В старых богослужебных книгах наряду с обычным названием праздника Рождества помещался подзаголовок: «Пасха. Праздник тридневный»! Сравнение с Пасхой, которую богослужебные песнопения называют «праздником из праздников и торжеством из торжеств», - указание на особый характер Рождества Христова и одновременно - на все же более скромное его чествование. Пасха с особой торжественностью празднуется в Церкви неделю, а Рождество - три дня.

Фреска Рождество Христово. Эфиопия. XIII век

Среди многочисленных торжеств православного календаря выделяются две тематически объединенные группы праздников. Следуя один за другим, они образуют довольно протяженные временные периоды, не совсем точно именуемые «циклами». На богослужебном - всем доступном - уровне они выражают два важнейших догмата Христианства как религии Спасения: Богоявление, то есть явление Бога во плоти, и Его Воскресение из мертвых. Воскресению Христову (или Пасхе) посвящен весьма продолжительный и тщательно разработанный календарный период, именуемый «Пасхальным циклом». Рождественский цикл по разным причинам не получил такого законченного оформления.

История богослужебного становления Рождественского цикла весьма сложна и, из-за скудости источников, относящихся к первым векам христианства, вряд ли будет выяснена до конца. Несомненно лишь то, что из некоего «синтетического» праздника, который греки называли Тэофания, или Епифания («Богоявление», или «Явление [Божественной силы]»), вырастает постепенно цикл исторических воспоминаний: Рождество в Вифлееме, Крещение на Иордане, Сретение (Встреча) в Иерусалимском храме. В него включены и менее торжественные праздники - производные от этих основных. В настоящее время эти торжества воспринимаются нами как отдельные по смыслу богослужебные воспоминания. Но в древности Тэофанию (Епифанию) праздновали сорок дней (как мы сейчас празднуем Пасху), а своеобразным богословским «резюме» и богослужебным «отданием» праздников Рождественского цикла был праздник Сретения Господня.

Историческая цель и догматический смысл праздников рождественского цикла состоит не только в том, чтобы вспомнить во всех подробностях знаменательные факты земной жизни Господа, но прежде всего, по словам Бернарда Бота, в том, «чтобы понять и, насколько возможно, пережить тайну Слова, ставшего плотью».

Современный православный цикл Рождественских праздников и воспоминаний литургисты представляют в таком виде.

«Неделя святых праотец (праотцев)» (предпоследнее воскресенье перед Рождеством Христовым) - Церковь воспоминает всех древних родоначальников (по-гречески - патриархов) богоизбранного народа и их потомков, от Адама до Иосифа Обручника. Здесь пред нами символически предстает вся история дохристианского человечества! В бесконечном перечне имен особо выделяются ветхозаветные пророки, готовившие людей к принятию Мессии (проповедавшие Христа), и все библейские праведники.

«Неделя святых отец (отцов)» (ближайшее воскресенье перед Рождеством) - Церковь вновь воспоминает всех ветхозаветных святых, но особо прославляются предки Иисуса Христа по плоти. Поэтому в Евангельском чтении на литургии приводится человеческая родословная (генеалогия) Иисуса Христа.

«Рождество Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа [в 5508 году от Сотворения мира, в царствование Кесаря Августа, в Вифлееме Иудейском]» - в квадратных скобках - дополнение названия праздника по старым месяцесловам. Более точное в догматическом аспекте - его греческое название, буквально: «Рождение по плоти Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа» (25 декабря / 7 января).

По своему происхождению это римский праздник Dies Natalis Domini («День Рождения Господа»), существовавший, вероятно, уже во II–III веках. Знаменитый римский «Хронограф 354 года» относит рождение Христа на год консульства Гая Цезаря и Эмилия Павла (т. е. 1 год н. э.): «При этих консулах Господь Иисус Христос родился в 8-й день до январских календ (то есть 25 декабря) в пятницу 15-й луны». Разумеется, выбор даты обусловлен не историческим, но апологетическим и миссионерским мотивом. В Римской империи был распространен культ солнечного бога Митры, который нужно было вытеснить христианским торжеством. Перенеся День Рождения Христа на радостно переживаемый язычниками «День рождения Непобедимого Солнца» (Dies Natalis Solis Invicti) - то есть день зимнего солнцеворота, 25 декабря, - христианские богословы сделали его центром народной жизни. Вся видимая природа преклоняется перед младенцем Иисусом, и даже животворящее Солнце, это мнимое божество язычников, повинуется родившемуся «Солнцу Правды», начиная именно с этого священного дня Его появления на свет Божий свой поворот к весне!

Этот актуальный для III–IV столетий исторический мотив - полемика с астрологией и солнцепоклонничеством - сохраняется в тропаре праздника (в квадратных скобках - авторские пояснения). «Рождение Твое, о Христос Бог наш, озарило Вселенную светом познания, потому что в нем [этом свете] служители звезд [волхвы] звездой же были научены поклоняться Тебе, Солнцу Правды [а не Митре, не видимому Солнцу!], и познавать Тебя с высоты восхода [вифлеемской звезды]. Господи, слава Тебе!»

На христианском Востоке праздник Рождества, акцентировавшего явление Бога именно во плоти, принимали с трудом. Здесь ему противодействовали влиятельные еретики - ариане, а затем монофизиты. Первые отрицали единосущие Сына Отцу, поэтому православная Троица была для них «многобожием», а рождение Иисуса как Сына Божия - «язычеством». Вторые отрицали равночестное единение в Иисусе Христе двух несоизмеримых природ - Божественной и человеческой. Они выросли на почве ветхозаветного (семитического) абсолютного монотеизма, для которого мысль о единении Божества и человечества, тем более «по плоти», - худшее кощунство. Вспомним обоснование смертного приговора Христу: «У нас есть Закон, и по Закону Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Бога» (Ин. 19: 7). Не отвергая евангельского события рождения Иисуса в Вифлееме, православные христиане Востока предпочитали праздновать его в рамках «расплывчатой» по содержанию Тэофании, тем более что день рождения как таковой - от императора до рядового гражданина - в дохристианском Риме считался важнейшим «языческим» праздником. Некоторые Восточные Церкви (Армянская, Коптская и др.), рано отделившиеся от греко-римского Православия, и по сей день сохранили свой архаичный календарь: отдельного праздника Рождества у них нет, они отмечают это событие евангельской истории в рамках древнего Богоявления.

Была и еще одна причина неприятия Рождества. Православные христиане Востока унаследовали библейскую ментальность, согласно которой день рождения - это день скорби: «Отверз Иов уста свои и проклял день свой. <...> И сказал: «Да сгинет день, в который я рожден, и ночь, что сказала: “зачат муж!”» (Иов 1:1–3). Дело тут не в испытаниях, постигших Иова, но в убеждении дохристианского человека, что «всему и всем - одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, <...> как добродетельному, так и грешнику. <...> Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению; <...> и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем» (Экк. 9: 2, 5–6). Заметим, что этот стойкий ветхозаветный менталитет присущ и некоторым современным христианам, не празднующим день своего рождения. Сами того не желая, они присоединяются к стенаниям неискупленного человека, все еще живущего «до Рождества Христова»!

«Собор Пресвятой Богородицы» (26 декабря / 8 января) - на следующий день после празднования Рождества Христова Церковь призывает нас вновь собраться в храмах для торжественного прославления Пресвятой Девы Марии, ставшей соучастницей великого таинства воплощения и вочеловечения Сына Божия. Отсюда и название праздника: «Собрание (греч. синодос, слав. собор) [в честь] Пресвятой Богородицы».

«Память святых и праведных Иосифа Обручника, царя Давида и Иакова, брата Господня» - праздник посвящен трем иудейским праведникам, сыгравшим особую роль в Священной истории спасения: родоначальнику мессианской династии Давиду († ок. 970 до н. э.), а также двум Его ближайшим родственникам - «юридическому» отцу Иосифу и сводному брату Иакову (вероятно, сыну Иосифа от первого брака). Иаков считается первым епископом иудеохристианской Церкви Иерусалима и воплощает несбывшуюся надежду на обращение ко Христу всего Израиля. Этот праздник приходится на первое воскресенье после Рождества. Если же Рождество приходится на воскресенье - то на следующий день, вместе с Собором Богородицы.

«Память Святых младенец (младенцев) четыренадесяти (четырнадцати) тысяч, иже в Вифлееме от Ирода избиенных» (29 декабря / 11 января) - вспоминаются первые невольные мученики будущей Христианской Церкви. Их судьба - символ всегда гонимого миром Христианства.

«По плоти Обрезание Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа» (1/14 января) - праздник основан на сообщении евангелиста Луки (см. 2: 21). Он продолжает тему Рождества и утверждает реальное - а не призрачное, как считали некоторые древние еретики, -воплощение и вочеловечение Сына Божия, ставшего Сыном человеческим. Св. Епифаний Кипрский († 403) указывал, что «Христос Бог, сошедший с неба и пребывавший в утробе Девы Марии обычное для чревоносимых младенцев время, был обрезан в восьмой день действительно, а не в призраке (плоти)».

«Святое Богоявление. Крещение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа» (6/19 января) - после принятия Востоком римского праздника Рождества Христова смысл торжества Богоявления сосредоточился на крещении Иисуса Христа в Иордане. Отсюда и его второе название. При этом «Богоявление» стало пониматься как раскрытие тайны Триединого Бога: звучащий с небес глас Бога Отца, выходящий из воды Сын Божий и, нисходящий в виде голубя (горлицы), Святой Дух.

Особенностью богоявленской службы является обряд освящения воды. Он совершается дважды: накануне праздника Богоявления (в Крещенский сочельник) и в самый день праздника после литургии. Первая традиция восходит, вероятно, к древнехристианской практике массового крещения оглашенных после Утренней службы Богоявления, со временем превратившейся в традицию воспоминания крещения Самого Иисуса Христа. Вторая традиция великого водоосвящения связана с обычаем палестинских христиан шествовать в день Богоявления на Иордан к традиционному месту крещения Спасителя.

Собор (Собрание) [в честь] Предтечи и Крестителя Господня Иоанна» (7/20 января) - прославляется последний пророк Старого (Ветхого) и одновременно первый пророк Нового Завета, величайший «из рожденных женами» (см. Мф. 11: 11).

«Сретение (Встреча) Господа нашего Иисуса Христа» (2/15 февраля) - праздник основан на рассказе евангелиста Луки о принесении сорокадневного Младенца Иисуса в Иерусалимский Храм. В IV–V веках он существовал в богослужебном календаре Иерусалимской Церкви в качестве торжества, завершающего сорокадневный цикл Богоявления, и потому еще не имел собственного заголовка. Вскоре он появился в календарях столичных Церквей - Рима (конец V века) и Константинополя (1-я половина VI века).

Неразрывное соотношение трех важнейших событий - ритуальное ветхозаветное очищение Богоматери, представление Ее Сына Богу и встреча с двумя ветхозаветными праведниками - воплотилось в трех основных названиях праздника: Purificatio Mariae (Очищение Марии), Praesentatio Domini (Представление Господа) и Встреча Господа. На Востоке превалировал момент этой непредусмотренной Законом и совершенно неожиданной встречи, ставшей символом встречи Ветхого и Нового Завета, на Западе первоначально доминировала богородичная (мариологическая) символика.

В древности праздник имел чрезвычайно высокий литургический статус. Паломница Этерия (конец IV века) сравнивает его с Пасхой. О том же говорит и пресвитер Исихий Иерусалимский (V век). По его словам, «здесь сосредотачивается все таинство воплощения Христова, объясняется таинство воплощения Единородного Господа: в нем Младенец Христос был возвеличен и исповедан Богом, и сидящий на руках [Симеона], как на престоле, был явлен Он - Творец нашего естества». Это - апофеоз литургического прославления важнейшего (наряду с Воскресением) догмата Христианства - Боговоплощения и Вочеловечения.

«Память праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы» (3/16 февраля) - на следующий день после Сретения чествуются ветхозаветные праведники, олицетворяющие завершение всей ветхозаветной истории ожидания Мессии. В отличие от подавляющего большинства своих современников, ослепленных национально-политическми иллюзиями, они поняли истинный смысл и цель пришествия в мир Мессии. Так завершается цикл Рождественских праздников.

Юрий РУБАН, к.и.н., кандидат богословия, доцент Минской духовной академии

Нет ничего нового в мысли, что западный мир не похож на восточный. Одна из точек зрения такова: тому причиной преимущественный акцент на Воплощении Сына Божьего, существующий в западной католической культуре, и акцент на Воскресении Спасителя, важный для православного мира.

Христоцентризм является важнейшим атрибутом христианской культуры как таковой. Годовой литургический цикл ориентирован как раз на события жизни Христа. Основными из них являются Его Рождение и Воскресение. Поэтому важнейшими событиями литургического цикла являются празднование Рождества и Пасхи. Это выражается в символике звезды и креста. Если в западной традиции можно усмотреть акцент на Рождество (и, соответственно, говорить о рождественском архетипе), то в традиции Восточной Церкви празднование Воскресения остается главным праздником не только в конфессиональном, но и в общекультурном плане, что позволяет высказать гипотезу о наличии особого пасхального архетипа и его особой значимости для русской культуры.

Под архетипами в данном случае понимаются, в отличие от К. Г. Юнга, не всеобщие бессознательные модели, но такого рода трансисторические «коллективные представления», которые формируются и обретают определенность в том или ином типе культуры. Иными словами, это культурное бессознательное: сформированный той или иной духовной традицией тип мышления, порождающий целый шлейф культурных последствий, вплоть до тех или иных стереотипов поведения. Подобные представления часто не осознаются на рациональном уровне самими носителями той или иной культуры, но могут быть выделены в результате специального научного описания.

Не хотелось бы быть понятым таким образом, что православие тем самым противопоставляется другим христианским конфессиям. Я основываюсь лишь на том несомненном факте, что в России Пасха до сих пор является главным праздником не только в конфессиональном смысле, но и в культурном. Тогда как в западном христианстве Пасха в культурном пространстве словно бы уходит в тень Рождества. Это различие, по-видимому, нельзя объяснить лишь дальше продвинувшимся процессом секуляризации на Западе или же, как его следствием, коммерциализацией Рождества: речь идет о более глубинных предпочтениях, которые отчетливо проявились в области культуры и которые нельзя элиминировать без существеннейшего искажения всей тысячелетней истории параллельного существования восточной и западной половин христианского мира.

В западном варианте христианской культуры акцентируется не смерть и последующее Воскресение Христа, а сам Его приход в мир, рождение Христа, дающее надежду на преображение и здешнего земного мира. Рождество, в отличие от Пасхи, не связано непосредственно с неотменимой на земле смертью. Рождение существенно отличается от Воскресения. Приход Христа в мир позволяет надеяться на его обновление и просвещение. Однако в сфере культуры можно говорить об акцентировании земных надежд и упований, разумеется, освещаемых приходом в мир Христа; тогда как пасхальное спасение прямо указывает на небесное воздаяние. Наконец, та и другая традиции исходят из признания Богочеловеческой природы Христа, но западной ветви христианства, по-видимому, все-таки ближе земная сторона этой природы (то, что Спаситель - Сын человеческий), православию же ближе Его Божественная сущность. Каждый из инвариантов не существует в качестве единственного культурообразующего фактора, но является доминантным, сосуществуя с субдоминантным фоном. Именно поэтому мне хотелось бы настаивать на акцентировании тех или иных моментов, а не на их наличии или отсутствии в христианской цивилизации.

Выделенные архетипы, будучи явлением культурного бессознательного, сохраняют свои «ядра», но при этом способны видоизменяться. Так, жизнетворчество как романтиков, так и символистов понимается в этом контексте как проявление рождественского архетипа. Оно же является средним звеном между собственно религиозным Преображением и позднейшим жизнестроительством.

Как пасхальная культурная установка, так и рождественская могут быть «чреваты» своими собственными метаморфозами и псевдоморфозами, которые можно объяснить общим процессом секуляризации культуры. Так, жертвенность во имя Христа может утерять собственно христианский смысл и быть использована в совершенно иных целях. Равно как и рождественское преображение мира, если вымывается тот же христианский его компонент, превращается в насильственную переделку как мира, так и самого человека.

В тексте и подтексте русской литературы XIX века и более ранних веков доминирует пасхальный архетип - причем, даже у тех авторов, которые вовсе не были замечены в «излишней» религиозности. В книге я подробно описываю как этот архетип проявляется на различных уровнях произведений. В литературе «серебряного века», на мой взгляд, обнаруживается флуктуация этой пасхальной доминанты.

Так, уже в теократической утопии Вл.Соловьева, предполагающего грядущее соединение римского архиерея с русским царем, то есть католического священства и православного царства, можно заметить «всеединство», восходящее к рождественскому архетипу. Речь идет о том, что сам факт рождения Христа имеет для Вл.Соловьева кардинальное значение, как бы обещая некое общее прогрессивное развитие человечества: рождение Спасителя, согласно этой логике, уже само по себе, словно бы независимо от Его крестных мук, смерти на кресте и последующего Воскресения свидетельствует о будущем примирении, благодатном преобразовании (изменении) мира.

Вытекающая из теократических надежд Вл.Соловьева и его представлений о Богочеловечестве идея преображения мира, глубинно связанная с рождественским архетипом, позднее трансформируется в идею жизнетворчества, так прельстившую русских символистов, а затем и жизнестроительства, реализованного не только в соцреалистических текстах «инженеров человеческих душ», но и в жизни их жертв-читателей. В каждом из этих случаев выражается надежда на устройство лучшей жизни «в мире сем»: например, посредством «объединенного человечества», управляемого либо «лучшими» его представителями, либо прямо «мировым правительством». В философии Соловьева идея теократии имеет - в рассматриваемом нами контексте - архетипические рождественско-преобразовательные коннотации, тогда как в повести об антихристе можно констатировать доминанту Воскресения. В том и другом случаях доминанта непременно соседствует с субдоминантой, поэтому, в частности, философское наследие Вл.Соловьева и явилось не только основанием «нового религиозного сознания», но и разнонаправленных тенденций в культурной жизни России ХХ века. Например, в «Философии общего дела» Федорова акцент сделан именно на победе над смертью. Очевидно, именно пасхальный архетип русской культуры мог привести к появлению столь грандиозного и поражающий сознание философского «проекта». Однако пасхальность здесь осложнена и модернизирована «рождественскими» упованиями на кардинальное изменение сынами мирового жизнеустройства.

Для эстетики русского символизма характерно фундаментальное изменение отношений между доминантным и субдоминантным полюсами христоцентризма, при котором можно заметить смещение литургического акцента в сторону Рождества, сопровождаемое и другими характерными культурными трансформациями. В этом смысле символизм представляет собой великий переворот, в итоге которого, вероятно, произошло глобальное смещение эстетической и духовной доминанты русской культуры, после чего иным стал сам магистральный вектор ее развития. Недаром А. Блок в романе Пастернака толкуется как явление именно Рождества.

Русский футуризм, как и другие «авангардные» направления, несколько брутальным образом, но продолжает ту же «рождественскую» линию символизма. В эстетике соцреализма также можно усмотреть какое-то профанированное, но все-таки узнаваемое замещение пасхального архетипа советским вариантом архетипа рождественского. Так, глобальная трансформация русской христианской традиции проявилась в том, что центральная фигура советской культуры - В. И. Ленин - не нуждается в воскресении, ибо в субстанциальном смысле он никогда не умирал: он, как известно, «всегда живой», «живее всех живых» и т. п. Поэтому важнейшим событием становится не избыточное в данном случае «воскресение», а сам факт его рождения, имеющий отчетливо манифестируемое сакральное значение и глубинно связанный с рождением нового мира (который также вовсе не собирается «умирать», будучи лишенным всякой эсхатологической перспективы).

Флуктуация в символистскую эпоху до того времени еще вполне традиционной русской культуры, породила принципиальную множественность постсимволистских ветвей этой культуры, не сводимых к какому-либо одному литературному направлению. Сам же Постсимволизм мне представляется, если использовать синергийную терминологию, особой зоной бифуркации для диссипатирующей к началу ХХ века отечественной светской культуры. Из этого отнюдь не следует, что пасхальный архетип перестал быть значимым для русской словесности.

Именно пасхальная ветвь христоцентризма продолжает быть доминантной для таких авторов, как Иван Шмелев. Но не только традиционалисты, но и былые авангардисты вполне могли наследовать той же пасхальной традиции. Так, «Доктор Живаго» представляет собой не что иное, как пасхальный роман. Он начинается со сцены похорон, а завершается стихотворными строками о Воскресении и предстании перед Богом: «Я в гроб сойду и в третий день восстану». Структура романа представляет собой художественно организованное паломничество к Пасхе, к новой жизни. Не случайно завершающая - стихотворная - часть романа продолжает единую нумерацию прозаических частей - как посмертное существование человека продолжает его земную жизнь. Не случайно и то, что первый глагол (и одновременно первое слово романа) - это глагол движения, пути: «шли, шли и пели». Это не только личный пасхальный путь Живаго, но и предельно обобщенный путь каждого. Земная путаница во время похорон («Кого хоронят? Живаго. Да не его. Ее. Все равно») - эта путаница важна только в малой - земной перспективе: «Царствие небесное», о котором говориться в том же абзаце, объемлет равно «ее» и «его»: каждого из Живаго (т. е. живущих).

Вместе с тем было бы весьма плодотворным, на мой взгляд, описание как метаморфоз, так и псевдоморфоз которые происходят с рождественским и пасхальным арехтипами в русской литературе ХХ в. Так, в горьковской повести «Мать» пасхальная атрибутика используется именно потому, что, по-видимому, призвана ударным образом воздействовать на читательское сознание, сместить доминанту читательских ожиданий. Поднимающий «народ» на борьбу за лучшее будущее Сын Матери призван, согласно логике автора, заместить Христа как недолжного Мессию. Мутация горизонта читательских ожиданий - если вспомнить Изера - в диктуемом автором направлении - и является конечной целью горьковской повести.

В символистских и околосимволистских кругах отношения между Святой Русью и Россией осмысливались зачастую отнюдь не в качестве отношения между идеальным инвариантом и его земным несовершенным воплощением, а в качестве, так сказать, членов бинарной оппозиции. Парадоксальным образом одним из возможных глубинных источников этого противопоставления является как раз пасхальный архетип: для того, чтобы воскреснуть, совершенно недостаточно частичного, постепенного улучшения. Скажем, постепенного улучшения недолжной российской жизни. Поскольку Воскресение (Пасха) - это окончательная победа над смертью, одоление смерти, можно говорить об их таинственной связи: без смерти Воскресения, увы, не бывает. Однако Воскресения не бывает не только без смерти, но и без твердой веры в реальную возможность этого чуда; вера же немыслима без строгого и серьезного отнологического разделения святого и греховного. Тогда как именно размывание границ между сакральным и профанным, игровое отношение как к «божественному», так и к «чертовщине» привело в России первой четверти ХХ века, не знавшей культуры возрожденческого «плюрализма», вначале к девальвации подлинных духовных ценностей, а затем и к русской Катастрофе.

Если Рождество и Пасху обозначить - вполне в соответствии с христианской традицией - символами звезды и креста, как я уже говорил ранее, то многие тексты ХХ века (особенно советского периода) находятся, так сказать, между крестом и звездой. Особенно интересна в этом контексте поэтика А. Платонова. Так, и «Котлован» и «Чевенгур» являются топосом чаемого общего воскресения. Однако пасхальное начало здесь претерпевает злокачественной псевдоморфозу. Я подчеркивал, что уже «общее дело» Федорова обнаруживает две компоненты: пасхальное основание этого «дела» - преодоление смерти - как бы дополняется (но тем самым и искажается) «рождественским» стремлением преобразить мир посредством посюстороннего «воскрешения» отцов.

Два различных мистических ориентира в мире А. Платонова, угадываются в бесхитростном вопросе чевенгуровского «прочего» о советской звезде: «почему она теперь главный знак на человеке, а не крест и не кружок». Ответ коммунистического фарисея Прошки («красная звезда обозначает пять материков земли, соединенных в одно руководство и окрашенных кровью жизни») не удовлетворяет «прочего». Чепурный «брал в руки звезду и сразу видел, что она - это человек, который раскинул свои руки и ноги, чтобы обнять другого человека». Телесность звезды сопоставляется с крестом, который, по словам «прочего», «тоже человек».

«Раньше,- по словам платоновского персонажа,- люди одними руками хотели друг друга удержать, а потом не удержали - и ноги расцепили и приготовили». Удержание людей крестом (христианское одоление смерти) и «расцепление» ног, потенциально связанное в данном контексте с рождением, и представляют собой, собственно говоря, различные способы ориентации в мире.

Если на языке этих символов попытаться сформулировать основную проблему платоновского космоса, то, по-видимому, она состоит именно в том, что земная ориентация на Рождение - звезду (пусть и на рождение нового мира) - предполагает, прежде всего, все же доминанту телесности человека («у него тело устроено для объятий», поэтому, между прочим, как раз телесные объятия - далеко не всегда сексуально окрашенные - занимают такое значительное место в романе). Отсюда, например, характеристика собранных Прошкой женщин, которые одновременно определяются как «прихожанки Чевенгура» и «восьмимесячные ублюдки», так преждевременно «истратившие» свое тело, что им требуется именно новое рождение - в самом буквальном телесном смысле («Пускай им девятым месяцем служит коммунизм.- И верно!.. Они в Чевенгуре, как в теплом животе, скорей дозреют и уж тогда целиком родятся»).

Доминанта телесности проявляется и в жуткой сцене корчевания крестов на кладбище. Тогда как Воскресение имеет иную доминанту и требует преодоления телесности, неизбежно связанной со смертью. Совместить же то и другое - даже и в пределах коммунизма - оказывается невозможным, как ни «опорожняй» для него место на земле. «Кружок» же, о котором также спрашивает «прочий», по-видимому, символизирует бесплодную - и равнодушную к страданиям человека - циклическую повторяемость, не предполагающую ни «революционного», ни пасхального преодоления телесности.

Сюжет Чевенгура в целом и представляет собой не возвращение утопии к истории, как это полагает, например, Ханс Гюнтер, а безблагодатное возвращение к природной цикличности. «Кружок», о котором говорит «прочий», доминирует уже в конце первого абзаца романа: «давали ему на кадку новые обручи подогнать, а он занимался устройством деревянных часов, думая, что они должны ходить без завода - от вращения земли». Кадка, обручи, деревянные часы; наконец, вращение земли - все это так или иначе объединяется идеей круговорота, возвращения к исходному природному - а не историческому - состоянию. Путь Александра Дванова обозначен в самом начале романа: «и этот из любопытства утонет». Однако неудовлетворенность пасхальным преодолением этой цикличности и крушение надежд на революционный «прорыв», когда «звезда» должна была одолеть как «кружок», так и «крест», приводит к энтропии мира.

Контаминация в пределах одной культурной системы двух различных архетипических ориентиров и непроясненость доминанты этой системы может привести не только к чаемому «синтезу», но иногда чревата таким «культурным взрывом», который потенциально способен уничтожить и саму эту культурную систему.

Об авторе. Иван Андреевич Есаулов - известный православный ученый, профессор Российского государственного гуманитарного университета. Теоретик и историк русской литературы. Автор книг «Категория соборности в русской литературе» и «Пасхальность русской словесности». В своих трудах И. А. Есаулов пытается осмыслить русскую литературу в контексте христианской традиции и ее трансформации в ХХ веке, а также занимается теоретическим обоснованием подобного подхода.

Здесь приведен отрывок из выступления ученого на презентации книги «Пасхальность русской словесности» в Библиотеке-фонде «Русское Зарубежье» (18 января 2005 г.). И. А. Есаулов рассказывает о принципиальных различиях восточного и западного культурных миров, о разнице в мировоззрении католиков и православных, основанной на преимущественном акценте на Рождество или Пасху в католическом и православном вероучении.

Нет ничего нового в мысли, что западный мир не похож на восточный. Одна из точек зрения такова: тому причиной преимущественный акцент на Воплощении Сына Божьего, существующий в западной католической культуре, и акцент на Воскресении Спасителя, важный для православного мира.

Иван Андреевич Есаулов - известный православный ученый, профессор Российского государственного гуманитарного университета. Теоретик и историк русской литературы. Автор книг «Категория соборности в русской литературе» и «Пасхальность русской словесности». В своих трудах И.А. Есаулов пытается осмыслить русскую литературу в контексте христианской традиции и ее трансформации в ХХ веке, а также занимается теоретическим обоснованием подобного подхода.

Сегодня мы приводим отрывок из выступления ученого на презентации книги «Пасхальность русской словесности» в Библиотеке-фонде «Русское Зарубежье» (18 января 2005 г.). И.А. Есаулов рассказывает о принципиальных различиях восточного и западного культурных миров, о разнице в мировоззрении католиков и православных, основанной на преимущественном акценте на Рождество или Пасху в католическом и православном вероучении.

Христоцентризм является важнейшим атрибутом христианской культуры как таковой. Годовой литургический цикл ориентирован как раз на события жизни Христа. Основными из них являются Его Рождение и Воскресение. Поэтому важнейшими событиями литургического цикла являются празднование Рождества и Пасхи. Это выражается в символике звезды и креста . Если в западной традиции можно усмотреть акцент на Рождество (и, соответственно, говорить о рождественском архетипе), то в традиции Восточной Церкви празднование Воскресения остается главным праздником не только в конфессиональном, но и в общекультурном плане, что позволяет высказать гипотезу о наличии особого пасхального архетипа и его особой значимости для русской культуры.

Под архетипами в данном случае понимаются, в отличие от К. Г. Юнга, не всеобщие бессознательные модели, но такого рода трансисторические «коллективные представления», которые формируются и обретают определенность в том или ином типе культуры. Иными словами, это культурное бессознательное : сформированный той или иной духовной традицией тип мышления , порождающий целый шлейф культурных последствий, вплоть до тех или иных стереотипов поведения. Подобные представления часто не осознаются на рациональном уровне самими носителями той или иной культуры, но могут быть выделены в результате специального научного описания.

Не хотелось бы быть понятым таким образом, что православие тем самым противопоставляется другим христианским конфессиям. Я основываюсь лишь на том несомненном факте, что в России Пасха до сих пор является главным праздником не только в конфессиональном смысле , но и в культурном. Тогда как в западном христианстве Пасха в культурном пространстве словно бы уходит в тень Рождества. Это различие, по-видимому, нельзя объяснить лишь дальше продвинувшимся процессом секуляризации на Западе или же, как его следствием, коммерциализацией Рождества: речь идет о более глубинных предпочтениях, которые отчетливо проявились в области культуры и которые нельзя элиминировать без существеннейшего искажения всей тысячелетней истории параллельного существования восточной и западной половин христианского мира.

В западном варианте христианской культуры акцентируется не смерть и последующее Воскресение Христа, а сам Его приход в мир, рождение Христа, дающее надежду на преображение и здешнего земного мира. Рождество, в отличие от Пасхи, не связано непосредственно с неотменимой на земле смертью. Рождение существенно отличается от Воскресения. Приход Христа в мир позволяет надеяться на его обновление и просвещение. Однако в сфере культуры можно говорить об акцентировании земных надежд и упований, разумеется, освещаемых приходом в мир Христа; тогда как пасхальное спасение прямо указывает на небесное воздаяние. Наконец, та и другая традиции исходят из признания Богочеловеческой природы Христа, но западной ветви христианства, по-видимому, все-таки ближе земная сторона этой природы (то, что Спаситель - Сын человеческий), православию же ближе Его Божественная сущность. Каждый из инвариантов не существует в качестве единственного культурообразующего фактора, но является доминантным , сосуществуя с субдоминантным фоном. Именно поэтому мне хотелось бы настаивать на акцентировании тех или иных моментов, а не на их наличии или отсутствии в христианской цивилизации.

Выделенные архетипы, будучи явлением культурного бессознательного, сохраняют свои «ядра», но при этом способны видоизменяться. Так, жизнетворчество как романтиков, так и символистов понимается в этом контексте как проявление рождественского архетипа. Оно же является средним звеном между собственно религиозным Преображением и позднейшим жизнестроительством .

Как пасхальная культурная установка, так и рождественская могут быть «чреваты» своими собственными метаморфозами и псевдоморфозами, которые можно объяснить общим процессом секуляризации культуры. Так, жертвенность во имя Христа может утерять собственно христианский смысл и быть использована в совершенно иных целях. Равно как и рождественское преображение мира, если вымывается тот же христианский его компонент, превращается в насильственную переделку как мира, так и самого человека.

В тексте и подтексте русской литературы XIX века и более ранних веков доминирует пасхальный архетип - причем, даже у тех авторов, которые вовсе не были замечены в «излишней» религиозности. В книге я подробно описываю как этот архетип проявляется на различных уровнях произведений. В литературе «серебряного века», на мой взгляд, обнаруживается флуктуация этой пасхальной доминанты.

Так, уже в теократической утопии Вл.Соловьева, предполагающего грядущее соединение римского архиерея с русским царем, то есть католического священства и православного царства, можно заметить «всеединство», восходящее к рождественскому архетипу. Речь идет о том, что сам факт рождения Христа имеет для Вл.Соловьева кардинальное значение, как бы обещая некое общее прогрессивное развитие человечества: рождение Спасителя, согласно этой логике, уже само по себе, словно бы независимо от Его крестных мук, смерти на кресте и последующего Воскресения свидетельствует о будущем примирении, благодатном преобразовании (изменении) мира.

Вытекающая из теократических надежд Вл.Соловьева и его представлений о Богочеловечестве идея преображения мира, глубинно связанная с рождественским архетипом, позднее трансформируется в идею жизнетворчества, так прельстившую русских символистов, а затем и жизнестроительства , реализованного не только в соцреалистических текстах «инженеров человеческих душ», но и в жизни их жертв-читателей. В каждом из этих случаев выражается надежда на устройство лучшей жизни «в мире сем»: например, посредством «объединенного человечества», управляемого либо «лучшими» его представителями, либо прямо «мировым правительством». В философии Соловьева идея теократии имеет - в рассматриваемом нами контексте - архетипические рождественско-преобразовательные коннотации, тогда как в повести об антихристе можно констатировать доминанту Воскресения. В том и другом случаях доминанта непременно соседствует с субдоминантой, поэтому, в частности, философское наследие Вл.Соловьева и явилось не только основанием «нового религиозного сознания», но и разнонаправленных тенденций в культурной жизни России ХХ века. Например, в «Философии общего дела» Федорова акцент сделан именно на победе над смертью. Очевидно, именно пасхальный архетип русской культуры мог привести к появлению столь грандиозного и поражающий сознание философского «проекта». Однако пасхальность здесь осложнена и модернизирована «рождественскими» упованиями на кардинальное изменение сынами мирового жизнеустройства.

Для эстетики русского символизма характерно фундаментальное изменение отношений между доминантным и субдоминантным полюсами христоцентризма, при котором можно заметить смещение литургического акцента в сторону Рождества, сопровождаемое и другими характерными культурными трансформациями. В этом смысле символизм представляет собой великий переворот, в итоге которого, вероятно, произошло глобальное смещение эстетической и духовной доминанты русской культуры, после чего иным стал сам магистральный вектор ее развития. Недаром А.Блок в романе Пастернака толкуется как явление именно Рождества.

Русский футуризм, как и другие «авангардные» направления, несколько брутальным образом, но продолжает ту же «рождественскую» линию символизма. В эстетике соцреализма также можно усмотреть какое-то профанированное, но все-таки узнаваемое замещение пасхального архетипа советским вариантом архетипа рождественского. Так, глобальная трансформация русской христианской традиции проявилась в том, что центральная фигура советской культуры - В.И.Ленин - не нуждается в воскресении, ибо в субстанциальном смысле он никогда не умирал: он, как известно, «всегда живой», «живее всех живых» и т.п. Поэтому важнейшим событием становится не избыточное в данном случае «воскресение», а сам факт его рождения, имеющий отчетливо манифестируемое сакральное значение и глубинно связанный с рождением нового мира (который также вовсе не собирается «умирать», будучи лишенным всякой эсхатологической перспективы).

Флуктуация в символистскую эпоху до того времени еще вполне традиционной русской культуры, породила принципиальную множественность постсимволистских ветвей этой культуры, не сводимых к какому-либо одному литературному направлению. Сам же Постсимволизм мне представляется, если использовать синергийную терминологию, особой зоной бифуркации для диссипатирующей к началу ХХ века отечественной светской культуры. Из этого отнюдь не следует, что пасхальный архетип перестал быть значимым для русской словесности.

Именно пасхальная ветвь христоцентризма продолжает быть доминантной для таких авторов, как Иван Шмелев. Но не только традиционалисты, но и былые авангардисты вполне могли наследовать той же пасхальной традиции. Так, «Доктор Живаго» представляет собой не что иное, как пасхальный роман . Он начинается со сцены похорон, а завершается стихотворными строками о Воскресении и предстании перед Богом: «Я в гроб сойду и в третий день восстану». Структура романа представляет собой художественно организованное паломничество к Пасхе, к новой жизни. Не случайно завершающая - стихотворная - часть романа продолжает единую нумерацию прозаических частей - как посмертное существование человека продолжает его земную жизнь. Не случайно и то, что первый глагол (и одновременно первое слово романа) - это глагол движения , пути: «шли, шли и пели». Это не только личный пасхальный путь Живаго, но и предельно обобщенный путь каждого. Земная путаница во время похорон («Кого хоронят? Живаго. Да не его. Ее. Все равно») - эта путаница важна только в малой - земной перспективе: «Царствие небесное», о котором говориться в том же абзаце, объемлет равно «ее» и «его»: каждого из Живаго (т.е. живущих).

Вместе с тем было бы весьма плодотворным, на мой взгляд, описание как метаморфоз, так и псевдоморфоз которые происходят с рождественским и пасхальным арехтипами в русской литературе ХХ в. Так, в горьковской повести «Мать» пасхальная атрибутика используется именно потому, что, по-видимому, призвана ударным образом воздействовать на читательское сознание, сместить доминанту читательских ожиданий. Поднимающий «народ» на борьбу за лучшее будущее Сын Матери призван, согласно логике автора, заместить Христа как недолжного Мессию. Мутация горизонта читательских ожиданий - если вспомнить Изера - в диктуемом автором направлении - и является конечной целью горьковской повести.

В символистских и околосимволистских кругах отношения между Святой Русью и Россией осмысливались зачастую отнюдь не в качестве отношения между идеальным инвариантом и его земным несовершенным воплощением, а в качестве, так сказать, членов бинарной оппозиции. Парадоксальным образом одним из возможных глубинных источников этого противопоставления является как раз пасхальный архетип: для того, чтобы воскреснуть , совершенно недостаточно частичного, постепенного улучшения. Скажем, постепенного улучшения недолжной российской жизни. Поскольку Воскресение (Пасха) - это окончательная победа над смертью, одоление смерти, можно говорить об их таинственной связи: без смерти Воскресения, увы, не бывает. Однако Воскресения не бывает не только без смерти, но и без твердой веры в реальную возможность этого чуда; вера же немыслима без строгого и серьезного отнологического разделения святого и греховного. Тогда как именно размывание границ между сакральным и профанным, игровое отношение как к «божественному», так и к «чертовщине» привело в России первой четверти ХХ века, не знавшей культуры возрожденческого «плюрализма», вначале к девальвации подлинных духовных ценностей, а затем и к русской Катастрофе.

Если Рождество и Пасху обозначить - вполне в соответствии с христианской традицией - символами звезды и креста, как я уже говорил ранее, то многие тексты ХХ века (особенно советского периода) находятся, так сказать, между крестом и звездой . Особенно интересна в этом контексте поэтика А.Платонова. Так, и «Котлован» и «Чевенгур» являются топосом чаемого общего воскресения. Однако пасхальное начало здесь претерпевает злокачественной псевдоморфозу. Я подчеркивал, что уже «общее дело» Федорова обнаруживает две компоненты: пасхальное основание этого «дела» - преодоление смерти - как бы дополняется (но тем самым и искажается) «рождественским» стремлением преобразить мир посредством посюстороннего «воскрешения» отцов.

Два различных мистических ориентира в мире А.Платонова, угадываются в бесхитростном вопросе чевенгуровского «прочего» о советской звезде: «почему она теперь главный знак на человеке, а не крест и не кружок». Ответ коммунистического фарисея Прошки («красная звезда обозначает пять материков земли, соединенных в одно руководство и окрашенных кровью жизни») не удовлетворяет «прочего». Чепурный «брал в руки звезду и сразу видел, что она - это человек, который раскинул свои руки и ноги, чтобы обнять другого человека». Телесность звезды сопоставляется с крестом, который, по словам «прочего», «тоже человек».

«Раньше, - по словам платоновского персонажа, - люди одними руками хотели друг друга удержать, а потом не удержали - и ноги расцепили и приготовили». Удержание людей крестом (христианское одоление смерти) и «расцепление» ног, потенциально связанное в данном контексте с рождением, и представляют собой, собственно говоря, различные способы ориентации в мире.

Если на языке этих символов попытаться сформулировать основную проблему платоновского космоса, то, по-видимому, она состоит именно в том, что земная ориентация на Рождение - звезду (пусть и на рождение нового мира) - предполагает, прежде всего, все же доминанту телесности человека («у него тело устроено для объятий», поэтому, между прочим, как раз телесные объятия - далеко не всегда сексуально окрашенные - занимают такое значительное место в романе). Отсюда, например, характеристика собранных Прошкой женщин, которые одновременно определяются как «прихожанки Чевенгура» и «восьмимесячные ублюдки», так преждевременно «истратившие» свое тело, что им требуется именно новое рождение - в самом буквальном телесном смысле («Пускай им девятым месяцем служит коммунизм. - И верно!... Они в Чевенгуре, как в теплом животе, скорей дозреют и уж тогда целиком родятся »).

Доминанта телесности проявляется и в жуткой сцене корчевания крестов на кладбище. Тогда как Воскресение имеет иную доминанту и требует преодоления телесности, неизбежно связанной со смертью. Совместить же то и другое - даже и в пределах коммунизма - оказывается невозможным, как ни «опорожняй» для него место на земле. «Кружок» же, о котором также спрашивает «прочий», по-видимому, символизирует бесплодную - и равнодушную к страданиям человека - циклическую повторяемость, не предполагающую ни «революционного», ни пасхального преодоления телесности.

Сюжет Чевенгура в целом и представляет собой не возвращение утопии к истории, как это полагает, например, Ханс Гюнтер, а безблагодатное возвращение к природной цикличности. «Кружок», о котором говорит «прочий», доминирует уже в конце первого абзаца романа: «давали ему на кадку новые обручи подогнать, а он занимался устройством деревянных часов, думая, что они должны ходить без завода - от вращения земли». Кадка, обручи, деревянные часы; наконец, вращение земли - все это так или иначе объединяется идеей круговорота, возвращения к исходному природному - а не историческому - состоянию. Путь Александра Дванова обозначен в самом начале романа: «и этот из любопытства утонет». Однако неудовлетворенность пасхальным преодолением этой цикличности и крушение надежд на революционный «прорыв», когда «звезда» должна была одолеть как «кружок», так и «крест», приводит к энтропии мира.

Контаминация в пределах одной культурной системы двух различных архетипических ориентиров и непроясненость доминанты этой системы может привести не только к чаемому «синтезу», но иногда чревата таким «культурным взрывом», который потенциально способен уничтожить и саму эту культурную систему.

«Какое… счастье получить доброе

Истинно-христианское воспитание,

Вступить с ним в лета юности, и потом, в том же духе,

вступить в лета мужества»

(Святитель Феофан Затворник) .

Классный час.

Православные праздники: Рождество Христово, Крещение, Пасха.

Участники : учащиеся 4 класса.

Задачи:

1.Расширить представление о многообразии праздников в религиях мира. Помочь детям в освоении понятий собственной национальной культуры, которая базируется на

православных ценностях.

2.Продолжать знакомить с историей и смыслом праздника, с библейскими сюжетами,

воплощенные в литературе, музыке, живописи.

3. Создать условия, способствующие обострению представлений и ощущений детей о давней, незнакомой поре.

4. Продолжать работу по развитию памяти, внимания, речи учащихся через игровые и проблемные ситуации использование групповых методов работы.

5. Развивать творческие способности детей.

6. Воспитывать уважение и бережное отношение к традициям православного народа. Продолжать воспитывать любовь к родному краю на основе эмоционального воздействия православных праздников, воспевающих традиции православных людей.

УУД:

  1. самоопределение
  2. целеполагание
  3. планирование учебного сотрудничества с учителем и сверстниками
  4. выражение своих мыслей с достаточной полнотой и точностью
  5. учёт разных мнений
  6. анализ, сравнение, обобщение
  7. извлечение из текстов необходимой информации
  8. выполнение действий по алгоритму
  9. контроль и оценка процесса и результатов деятельности
  10. самооценка на основе критерия успешности
  11. адекватное понимание причин успеха/неуспеха в учебной деятельности

Виды деятельности: беседа, комментированное чтение, работа с иллюстрациями, исследовательская деятельность,

Основные термины и понятия : Рождество. Крещение. Пасха.

Средства наглядности : фотографии, презентация выполненная учителем.

Ход урока:

1.Организация деятельности учащихся.

Учитель: - Я хочу начать наш классный час словами великого писателя Н.В.Гоголя:

"Не умирают обычаи, которым суждено быть вечными."

Сегодня мы с вами поговорим о народных обычаях и обрядах, которые проходили в период от Рождества до Пасхи.

2.Обсуждение темы классного часа.

Учитель: - Назовите главные православные праздники.

(Рождество, Троица, Пасха, Крещение, Вознесение)

Что объединяет их? С чьим именем они связаны?

Учитель: - У вас на столах карточки с названиями этих праздников. Расположите эти праздники в хронологическом порядке. Работа в парах.

Проверим выполнение задания.

(Рождество – 7января, Крещение – 19 января, Пасха- 5 мая, Вознесение -13 июня, Троица -23 июня, на пятидесятый день после Пасхи)

Чтобы запомнить последовательность всех праздников, что по- вашему мнению, необходимо? (календарь)

Существует православный календарь. (Учитель показывает календарь)

Учитель: - Давайте разберем сегодня первые три православных праздника. Начнем с Рождества Христова.

Чему посвящен этот праздник?

Кто знает, как христиане празднуют его?

Каждый из праздников имеют свои ритуалы.

Один из самых Великих праздников. Бог становится человеком и рождается на земле, чтобы спасти людей от греха, проклятий и смерти. Дева Мария в Вифлееме не нашла места в гостинице и вынуждена была остановиться в пещере за городом, куда пастухи загоняли скот в ненастную погоду. В этой пещере ночью у Пресвятой Девы Марии родился Младенец – Сын Божий. Когда родился Иисус, в небе зажглась яркая звезда. (слайд 2)

Звезда остановилась над местом, где был младенец. Волхвы вошли в хлев и увидели Марию и ее Сына. Они поднесли Иисусу дары-золото, ладан и смирну. (слайд 3)

Так повелось, что каждая семья, справляющая Рождество собиралась у семейного очага, где трещали в огне весёлые смоляные дрова и пел, закипая, начищенный медный чайник. Лампа, которая висела над столом, освещала вкусные угощения. В углу стояла красавица-ёлка, сверкая огнями и цветными фонариками. (слайд 4)

Учитель: - Как вы думаете, почему по всему свету в этот день принято наряжать именно елочку, а не какое-то другое деревце?

Когда Христос родился, все деревья подошли поздравить его и принесли подарки, у кого что было: яблоня - яблоки, маслина – оливы, пальма – пахучее масло, орешник – орехи. Одна лишь елочка стояла в отдалении и не приближалась.

Что же ты не подойдешь поздравить Младенца?

Я ведь колючая, я боюсь уколоть Маленького, - ответила она

Ах ты, добрая, печальная елочка!

За это наградил ее Младенец и сделал так, что в день его рождения ёлку украшают яблоками, золочеными орешками, сладостями и всякими игрушками

Считалось, что ёлка обладает волшебной силой, её иголки защищают от злых сил. Ёлка вечно зелёное растение, поэтому она несла жизнь и здоровье людям.

Светло, тепло, уютно – вся семья в сборе. От Рождества начинались Белые Святки или святые вечера до праздника Крещения, который приходится на 19 января. Всё это время было праздничным, в дом приходили ряженные, пели колядки, обсыпали хозяев зерном на долгий век, на счастье, на здоровье…

Ребята, какой веселый обряд в праздновании Рождества дошел до нашего времени? (Колядование)

Кто из вас знает, что значит колядовать?

(Ходить по домам с поздравлениями и петь колядки) (слайд5)

А вы, ребята, хотите поучиться колядовать? Попробуем.

Колядование начинается с того, что люди переодеваются так, чтобы их не узнали. Берут бумажную звезду. Собираются группой и отправляются с песнями-колядками по дворам, туда, где их ждут (ребята делятся на группы и поют колядки). )

В старые времена каждая семья, отмечающая Рождество, была озабочена тем, чтоб у бедных людей тоже был праздник. Их приглашали в дом, сажали за стол, угощали от души или посылали в нищую хижину корзину с праздничным угощеньем.

В деревне же в ночь перед рождеством приводили в дом животных – козу или собаку, чтоб они погрелись у домашнего очага.

Всемогущий Бог так любил людей, что этой ночью послал бедным людям своего Сына, тем самым человечество получило шанс на спасение – потому что явился Спаситель Мира. Но и люди должны присоединить к празднику свои старания. Стань добрее – такой уж это праздник.

19 Января Православная церковь празднует Крещение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.

Иоанн Предтеча проповедовал на берегах Иордана и крестил людей. В 30 лет Иисус Христос пришёл из Назарета к Иоанну, чтобы от него принять крещение. Он крестил Христа в водах Иордана. Когда Иисус Христос выходил из воды, вдруг раскрылись небеса, и Иоанн увидел Духа Божия, в виде голубя. И послышался голос Бога Отца, который назвал Христа своим сыном. (слайд 6)

(рассматривают слайд: обращается внимание на небо, голубя).

Накануне отмечается крещенский сочельник. И в крещенский сочельник, и в день Крещения – Святого Богоявления – проводится водосвятие – освящение воды. (слайд 7)

Поэтому праздник ещё называется праздником Богоявления, потому что во время крещения Бог явил Себя людям, что Он есть Пресвятая Троица. В этот праздник в храмах освящают воду и приносят её домой. Эта освящённая вода имеет чудесные свойства и не портится в течение года. Её пьют натощак, если что-то болит.

В этот день на водоемах принято принимать обряд крещения - опускаться в прорубь «Иордань». Это значит очиститься и физически, и духовно от болезней, дурных поступков, дурных мыслей. После крещения человек должен вести чистую жизнь, жить в нравственной чистоте и доброте. (слайд 8)

Так заканчивались Святки с их весельем, песнями, гаданиями и озорством.

Учитель: А что такое Пасха? (слайд 9)

Пасха – избавление, прохождение, исход.

От греческого «Пасха» - страдать.

Пасха – исход человеческой жизни через восстание Христово из мёртвых к её началу – вечной жизни, кто верит и любит Бога

Воскресение Христово означает победа Господа над смертью, несёт весть о спасении и надежда на вечную жизнь. Победа любви над ненавистью. Победа жизни над смертью.

Что является символом Пасхи?

Яйцо – символ жизни, красный цвет напоминает людям, что Иисус Христос своей кровью освятил нам жизнь. (слайд 10)

Ученик - В этот праздник весь православный мир отмечает Воскресение Христа из мёртвых. В Иерусалиме Иисус был распят на кресте, но на третий день после смерти он воскрес из мёртвых . (слайд 11-12)

Мария Магдалина, верная ученица Господа, принесла императору в подарок яйцо, у неё больше ничего не было. Она рассказала ему о Воскресение Господнем, император не поверил. Он сказал: «Это невозможно, как если бы это яйцо стало красным». И тут же на его глазах яйцо стало красным . (слайд 13, 14)

Ученик: - На пасху разрешалось всем (мужчинам, парням, мальчикам) звонить в колокола, поэтому звучал беспрерывный колокольный звон, поддерживая радостное, праздничное настроение.

(Звучит фонограмма звона колокола.)

Учитель: - Что можно подарить в этот праздник? (слайд 15)

Ученица: Приятно получить в день Пасхи душистый, нежный кулич, который станет настоящим украшением праздничного стола.

Конечно, нельзя обойтись без обязательного атрибута пасхального поздравления - красного или расписного яйца.

Традиция обмениваться на Пасху красным яйцом, говоря : «Христос Воскресе!», очень давняя. Христос дал нам жизнь, а яйцо - это символ начала жизни, знак бесконечного продолжения ее. И все христиане приветствуют друг друга красным яйцом как знаком вечной жизни. Традиция дарить пасхальные яйца - символ рождения жизни, воскресения - существовала в Европе с XVI века. Изготовление изысканно украшенных пасхальных яиц было и традицией, и старинным ремеслом в России. Еще задолго до Фаберже ювелирные яйца из драгоценных металлов и камней делались для русских царей. Но только Карл Фаберже и его художники, ювелиры, камнерезы, скульпторы-модельщики и миниатюристы сумели довести искусство изготовления ювелирных пасхальных яиц до непревзойденного уровня изящества, мастерства и творческой фантазии.

Особое место среди работ Карла Фаберже занимают драгоценные пасхальные яйца-сувениры, изготовленные для российской императорской семьи. Хранящиеся внутри яиц великолепные сюрпризы - живописные миниатюры, крохотные модели дворцов, памятников, яхт, поездов, фигурки птиц, букеты цветов - являются шедеврами ювелирного искусства конца XIX - начала ХХ веков. (слайд 16)

Ученик: - Веками любимой пасхальной игрой на Руси было катанье яиц. Устраивали эту игру так: устанавливали деревянный или картонный «каток» и вокруг него освобождали ровное место, на котором раскладывали крашеные яйца, игрушечки, незамысловатые сувениры. Играющие дети подходили по очереди к «катку» и катили каждый свое яйцо. Выигрышем становился тот предмет, которого яичко коснулось.

Собиравшиеся на Пасху дети очень любили искать яйца в квартире или в саду. Кто-нибудь из старших заранее прятал картонные, бумажные или пластиковые яички с сюрпризами. Чтобы получить сюрприз, надо было отыскать яйцо. Если детей было много, они делились на «команды», и каждая команда старалась выиграть, найдя как можно больше яиц в отведенное для этого время.

Дети любили и «чокаться» яйцами друг с другом, ударяя тупым или острым концом крашеного крутого яйца яйцо соперника. Выигрывал тот, чье яйцо не треснуло.

(Слайд 17) (проводятся игры описанные выше)